Почему он хотел его убить?.. И, собираясь убить его, убил еще трех человек?

Почему хотел убить того кто давал ему за работу деньги, большие деньги? Руку дающую лижут, а не кусают. А он укусил.

Или он просто сумасшедший, который сам не знает, что творит? Может, так? И тогда в его поступках не надо искать скрытого смысла. Он просто любит убивать и поэтому готов убить кого угодно, подчиняясь своим спонтанным желаниям.

Просто любит убивать…

Тритон никогда не действовал спонтанно. Он всегда знал, что и зачем делает и какой навар с того будет иметь — и когда был мелким, бомбившим киоски рекетиром, и когда кровью и страхом подмял под себя целый город, и когда по поручению вытащивших его из камеры смертников новых хозяев мочил неугодных им людей.

В этот раз он тоже знал, что делал. В этот раз он это знал даже лучше, чем всегда. Ему нужна была должность, чтобы разом решить свои проблемы. Все проблемы и разом. Для чего он пошел на эту, смерть против назначения, сделку.

Он прекрасно понимал, что слова в ней ничего не значат, что пообещать можно что угодно, а потом от всего отказаться. Но также он понимал, что скрепление сделки договором невозможно. Что нельзя написать — он, с одной стороны, Глава области, с другой, берут на себя взаимные обязательства… Предмет договора не мог быть зафиксирован на бумаге. Но должен был быть зафиксирован как-то иначе.

Как?

Тритон хорошо знал природу людей. Вернее, знал их слабые места, в которые если бить, можно добиться чего угодно, от кого угодно.

Владельцы киосков тоже вначале не хотели признавать его, не хотели платить, но потом, когда он откусывал им пальцы плоскогубцами или отрубал руки кухонным, для разделки мяса топориком, быстро меняли свое мнение. Люди боятся боли и боятся за свои шкуры. Если эти шкуры слегка повредить, они соглашаются на все. Все, без исключения!

Устные договоры надо скреплять не чернилами на бумаге, надо скреплять кровью! Кровью другой стороны. Первый выстрел должен быть не в жертву, в заказчика, чтобы он мог почувствовать, как это больно, когда в тебя попадает пуля. И как это страшно…

Главу администрации он выцелил первым. Его нельзя было убить и нельзя было покалечить, нужно было только напугать.

Тритон выбрал мякоть руки возле плеча. Это гарантировало сильный удар, сильную боль и ощущение, что если бы несколько сантиметров в сторону, то пуля попала бы в голову.

И тогда все…

Для того чтобы попасть в руку, не повредив кость, надо было быть хорошим стрелком. Тритон был хорошим стрелком. Пуля по касательной перерезала мышцы руки, не задев кость. Но тем не менее рана была глубокой и болезненной. Такой, какой и должна была быть.

Тритон выждал два дня. Через два дня он набрал известный ему номер…

— Это я.

— Кто я?

— Я…

Глава администрации несколько раз ткнул здоровой рукой и зажатым в ней мобильным телефоном в сторону двери. Медсестра все поняла и быстро вышла.

— Ты, гад, зачем меня…

Но быстро взял себя в руки. Надо узнать, где он находится, и сообщить в горотдел. Надо под каким-нибудь предлогом прервать разговор и позвонить…

— Только не надо отключаться, чтобы заложить меня милиции. Второй раз я не перезвоню. И тогда мне придется искать другие способы решения проблемы. Вы меня вынудите искать другие решения.

— Какие другие?

— Например, использованные при последней нашей встрече.

При их последней встрече Глава администрации чуть не лишился головы. Это был уже неприкрытый шантаж.

— Что вы хотите?

— Произвести расчет.

— Хорошо, я готов вам заплатить…

— В этот раз мы договаривались не о деньгах.

Да, действительно, не о деньгах…

— Но я не могу решить этот вопрос самостоятельно.

— Тогда не надо было соглашаться на предложенные мною условия. Я выполнил работу и хочу получить расчет.

— Вы выполнили ее недостаточно хорошо. Пострадали посторонние люди. Пострадал я.

— Это случайность. В моей работе трудно учесть все обстоятельства. Но если вас не устраивает качество выполненной работы, я смогу повторить попытку.

Произнесенная фраза имела двойной смысл. Хорошо понятный посвященным смысл. Он действительно мог повторить свою попытку и на этот раз не промахнуться. Та девятиэтажка была не единственной.

Лицо Главы администрации перекосилось от злости и от напомнившей о себе боли в руке.

Спорить было безнадежно. По крайней мере теперь. Теперь надо было соглашаться на предложенные условия. Или сделать вид, что согласился. А потом…

— Хорошо. Приходите завтра. Где-нибудь часов в одиннадцать, и я постараюсь решить ваш вопрос…

Тритон рассчитал все верно. Если бы тогда, во время покушения, он не подстрелил Главу администрации, тот не принял бы всерьез его шантаж. И послал бы его подальше. А теперь не послал… Потому что хоть и большой начальник, но такой же, как и все остальные, мозгляк, заботящийся исключительно о своей шкуре, за сохранение которой готов продать кого угодно, хоть маму родную.

Все одинаковы — и просто люди и их вожаки. Все — мразь.

А других Тритон не встречал…

Глава 38

В первую, после отъезда ответственных квартиросъемщиков в Средиземноморский круиз, ночь Ревизор спал как убитый. Когда он проснулся, было уже утро.

Он проснулся в чужой квартире, на чужом диване, прикрытый чужим одеялом. Словно какой-нибудь опустившийся пьянчужка после грандиозной вечерней попойки. Но для Ревизора такое состояние было привычным. Он не помнил, когда спал в своей постели, потому что у него не было своей постели, были только чужие — вначале двухъярусные койки в армейской казарме и точно такие же в первой Учебке, потом узкие пеналы в комнате-одиночке во второй, деревянные шконки камеры смертников, где он сдавал экзамен на готовность убивать, казенные койки бесчисленных гостиниц, «медвежьи» логова в таежных дебрях, скрипучие раздолбанные кровати в съемных квартирах, купейные и плацкартные полки в поездах дальнего следования, жесткие сиденья электричек, голая земля импровизированных НП… И ничего своего. Вообще ничего. Чужие койки, чужие паспорта, чужие биографии…

Это пристанище было не хуже многих других. Было лучше хотя бы потому, что он был здесь один. Что — уже роскошь.

Ревизор встал и заправил постель. Заправил точно так, как ее заправляли хозяева, стараясь воспроизвести оставленные ими вмятины и складки. В данном случае делать этого не требовалось, но он делал, машинально подчиняясь выработанному в Учебках безусловному рефлексу приборки. Совет забывчивым жильцам «Уходя — гасите свет» в его случае звучал — уходя, оставь все так, как было до твоего прихода. До пылинки.

Потом Ревизор мылся, чистил зубы и пил чай. Мылся так, чтобы не было слышно шума воды, и пил чай с расчетом, чтобы его невозможно было заметить с улицы. В этой квартире он был незваным гостем с недобрыми намерениями.

С вполне определенными намерениями — подглядывать за чужой жизнью.

В четырех произвольно выбранных точках стены Ревизор найденной в квартире ручной дрелью просверлил небольшие, на треть толщины бетона, отверстия. Сунул в углубления микрофоны, залепил сверху звуконепроницаемыми заглушками. Настроил аппаратуру. Услышал какие-то неясные шумы.

И стал ждать.

Час.

Два.

Десять.

День…

Тишина.

Шаги.

Звон то ли посуды, то ли чего-то еще.

Музыка.

Музыка? Обычно музыка глушила микрофоны, снимающие сигнал с окон. Именно она глушила. Значит, гость не простой. И разговор не простой.

— Мы надеемся на пятнадцать процентов акций.

— Пятнадцать много.

— Мы заплатили деньги.

— И подняли цены. Они не хотят продавать по прежней цене.

— Покупайте по новой…

Интересно, с кем он разговаривает?

Ревизор пододвинул к себе, открыл ноутбук, нажал иконку, изображающую видеокамеру. На экране проявился фрагмент подъезда — пролет лестницы, стена, перила ограждения, окурки на ступенях… Картинка была так себе, но ее можно было подчистить, можно было увеличить, распечатать… Можно было сделать все то, что невозможно было еще пять лет назад. Конечно, такая аппаратура стоила недешево, но стоила того.